Новые задачи архитектуры Москвы на рубеже 30-х годов

Москва разрасталась — к 1931 г. ее население достигло 2,8 млн. человек. Все большими становились объемы строительства — между 1926 и 1932 гг. было построено более 5 тыс. новых домов, главным образом в рабочих районах. Системная организация этой деятельности была необходима, а между тем уже с 1926 г. город практически не имел генерального плана, четко определявшего направления его развития и реконструкции — план, разработанный под руководством Жолтовского и Щусева, был признан устаревшим. За основу конкретных решений был принят план С. Шестакова, схему которого дополнял чертеж красных линий для существующей части города; единственной идеей этого чертежа было механическое расширение почти всех улиц (причем одинаково в обе стороны). Однако необходимость нового генерального плана, позволявшего решать любые частные вопросы застройки в соответствии с системой целого, становилась все более неотложной.

Состоявшийся в июне 1931 г. Пленум ЦК ВКП(б) обсудил вопрос «О московском городском хозяйстве и о развитии городского хозяйства СССР». Были отвергнуты нигилистические предложения «дезурбанистов», предлагавших вообще ликвидировать большие города. Но в постановлении Пленума указано, что развитие промышленного строительства должно идти путем создания новых центров производства, а не дальнейшего нагромождения предприятий в сложившихся городских центрах; была сформулирована задача разумно ограничить рост крупнейших городов, и прежде всего Москвы и Ленинграда. Была поставлена задача разработать научно обоснованный план дальнейшего расширения и застройки Москвы.

Вскоре, в 1931—1932 гг., проведен конкурс на идею такого плана. Участвовали в нем и крупные зарубежные специалисты. Готового решения это соревнование не принесло, но позволило достаточно конкретно проработать и оценить некоторые возможные варианты. Большая часть проектов основывалась на радикальной ломке существующего. Так, Э. Май предлагал вообще отказаться от единого города и заменить его системой «городов-коллективов». В звездообразную структуру, вытягивающую свои лучи по направлениям главных коммуникаций, предлагали преобразовать компактный город Г. Красин и Г. Майер. Бригада В. Кратюка отвергала как радиальность плана, так и равномерность развития во все стороны от центра — в ее проекте прямоугольная сетчатая структура разрасталась главным образом в восточном направлении. Бригада ВОПРА — В. Бабуров, А. Карпов, И. Кычаков — пыталась наложить на радиально-кольцевую систему еще одну, прямоугольную.

Наиболее решителен был, однако, Ле Корбюзье, еще в 1930 г. сформулировавший свое предложение по плану Москвы. Децентрализация для него исключена. «Разобщать — значит ослаблять»,— утверждал он. Но и существующая форма концентрированного города для него неприемлема; по его словам, нельзя мечтать о сочетании старого города, города прошлого, с настоящим и будущим. К тому же в Москве ему казались ценными лишь немногие памятники былой архитектуры. По его мнению, Москву следовало уничтожить, освобождая место для нового города с жесткой прямоугольной планировкой на основе двух доминирующих осей.

Росло, однако, и понимание ценности сложившейся структуры Москвы и тех возможностей, которые она в себе заключала. Некоторые предложения открывали решение наиболее трудных проблем, связанных с сохранением этой структуры. Так, в 1930 г. Н. Ладовский выдвинул важный принцип — генплан города должен заключать в себе идею развития во времени. Центр города должен развиваться по мере его роста, но при концентрической системе плана он сдавлен, ограничен. И Ладовский предложил разорвать кольцо в одном месте, чтобы открыть направление свободного, неограниченного развития центрального ядра. Теоретическая форма идеи — «парабола Ладовского» — оказала большое влияние на градостроительные теории нашего столетия во всем мире. Принцип роста центра путем его продолжения по радиусам — правда, не по одному, а по нескольким — стал в дальнейшем реальностью для Москвы.

Вместе с пониманием возможности и целесообразности дальнейшего развития исторически сложившейся структуры Москвы вставали и проблемы ансамбля, единства старого и нового в городской за стройке. Поначалу сама постановка вопроса о единстве встречалась в штыки некоторыми радикалами. Так, критик А. Михайлов обрушился на программу конкурса на проект библиотеки имени В. И. Ленина, поскольку программа эта «требовала, чтобы проект учитывал окружающие исторические памятники... и не вступал с ними в «кричащее противоречие». Критику виделось «кричащее противоречие» именно в том, что памятник социалистического строительства войдет в единую систему с «древностями, носящими печать классово чуждой эпохи». Под влиянием подобных идей Москва потеряла тогда ряд ценных памятников, разобранных без особой необходимости. Однако ленинское понимание непрерывности, преемственности культуры постепенно утверждалось. Утверждалась и идея ансамблевой застройки города, преодоления той «самоценности», замкнутости в себе каждой постройки, которую архитекторы-новаторы 20-х годов, не сознавая того, унаследовали от стиля модерн.

В 1931 г. был объявлен первый тур конкурса на Дворец Советов в Москве, сыгравший немаловажную роль для всей советской архитектуры. В ходе первого тура уточнялась программа широкого соревнования. В ней, как в фокусе, оказались сведены основные проблемы зодчества того времени — единства городской структуры в целом, архитектурного ансамбля, идейно-художественной образности сооружения. Второй тур конкурса, на который было подано 160 проектов (в том числе 24 из-за рубежа), предлагал очень широкий диапазон форм и функциональных решений — от подчеркнуто, демонстративно рациональных до романтико-символических, от последовательно современных до всецело следующих стилистическим нормам прошлого. Высшими премиями были отмечены работы И. Жолтовского, Б. Иофана и американского архитектора Г. Гамильтона, основанные на достаточно свободном претворении классических традиций. Деловитый функционализм, которым были отмечены многие проекты, не позволял развернуть образное выражение идей всенародного форума с той эмоциональной напряженностью, которая представлялась необходимой. Характерно суждение жюри о проекте Ле Корбюзье, полном смелой конструктивной выдумки (перекрытия большого зала он предлагал подвесить к гигантской арке-мосту, перекинутой над зданием, создав как бы вынесенный наружу каркас) — он был воспринят как эстетизация некоей сложной машины, «перерабатывающей» людские массы, как отрицание художественно-идеологического значения архитектуры (хотя при этом и отмечались ценные стороны конструктивного и функционального решения).

Совет строительства Дворца Советов в своем решении о дальнейшей работе над проектом отметил, что «поиски должны быть направлены к использованию как новых, так и лучших приемов классической архитектуры». Эта установка оказала влияние на поиски образа Дворца Советов в последующих турах конкурса. Важно и то, что именно решение художественно-образной задачи оказалось самым трудным и в то же время определяющим конечный успех работы. Уже тем самым конкурс оказал значительное влияние на развитие архитектурной мысли и творчества.

Громадную роль для последующего периода московской архитектуры сыграло и строительство Мавзолея В. И. Ленина, определившее необходимость реконструкции ансамбля Красной площади, главной площади страны. Мавзолей с 1924 г. стал идейным центром (а затем и центром художественным), подчинившим себе всю грандиозную площадь. Сегодня это сооружение кажется столь необходимым, естественным и единственно возможным на своем месте, что хочется думать о нем, как о произведении, созданном на едином дыхании, в результате озарения, сразу открывшего путь к законченной художественной форме. На деле, однако, сооружение стало результатом долгих поисков автора, архитектора А. Щусева, и коллектива, который им возглавлялся.

Место для возведения Мавзолея было предопределено как сложившимся у Кремлевской стены некрополем (10 ноября 1917 г. у подножия стены трудовая Москва хоронила погибших в боях за революцию), так и поперечной осью площади, намеченной куполом здания Совета Министров СССР и Сенатской башней. Первый деревянный Мавзолей построен перед этой башней 25—27 января 1924 г. на месте кирпичной трибуны, стоявшей здесь с 1922 г. Он был скромен — невысокий, покрашенный серой краской куб, увенчанный тремя уступами. На фасаде — предельно краткая, но бесконечно емкая по содержанию надпись: ЛЕНИН. Сооружение создавалось как временное не только потому, что для его строительства были отведены считанные часы, — не-была определена самая форма увековечения памяти В. И. Ленина.

Однако уже это первое сооружение подтвердило правоту мысли, разделявшейся поначалу далеко не всеми, — именно древняя русская традиция здания-памятника открывает путь к верному решению. Его лаконизм, отчасти предопределенный самой краткостью срока строительства, заставившей отказаться от декоративных украшений и изобразительных элементов, оказался верным средством, чтобы достичь крупного масштаба форм, необходимого, чтобы не очень большое сооружение могло доминировать на обширной площади. Трудность задачи зодчего была в том, что здание Мавзолея нужно было не просто «вписать» в ансамбль, но и сделать его композиционным центром Красной площади.

Решение было проверено на втором, уже более крупном деревянном Мавзолее, построенном весной 1924 г. Для окончательной его формы принципиальное значение получило объединение мемориального сооружения и трибуны. Определились и основные элементы трехъярусного построения: массивное широкое основание с торжественным порталом, поднимающаяся над ним ступенчатая пирамида и лаконичный венчающий портик.

Окончательный проект Мавзолея из бетона и камня закончен в 1929 г., а в октябре 1930 г. завершено его строительство. Проверка на деревянной постройке помогла добиться безукоризненной соразмерности окружающему пространству (объем гранитного Мавзолея увеличен в сравнении с деревянным — высота его достигла 12 м, третьей части высоты Сенатской и одной шестой высоты Спасской башни). Более крупными и монументальными стали все формы. Ярусность и пирамидальный силуэт композиции, идущие от древних традиций, оказались органично соединены с выразительным лаконизмом, присущим новаторским направлениям советской архитектуры 20-х годов.

Важным средством образной выразительности стал глубокий, насыщенный цвет полированных блоков камня — гранита, лабрадорита, порфира красного и черного, из которого сложено здание. Цвета траурных знамен и цвета Красной площади вобрал в себя каменный монолит Мавзолея; на фоне кирпичной кремлевской стены его грани создают впечатление драгоценного кристалла.

Именно как монолит воспринимается Мавзолей. Ни камень, ни бетон не навязали архитектору присущую им форму. Они послужили материалом для воплощения художественного образа — им продиктована форма, предельно выразительная при всей сдержанности. Символом скорби и вместе с тем веры в будущее вошел Мавзолей в сознание людей.

В 1944 г. сооружение было несколько изменено созданием центральной трибуны над порталом. Облик его стал еще более монументальным и внушительным. В 1974 г. тщательно реставрирована гранитная облицовка Мавзолея.

Вместе с завершением строительства каменного Мавзолея в 1930 г. проводилась реконструкция всей Красной площади. По-новому был распланирован некрополь. По сторонам Мавзолея сооружены трибуны для гостей на 10 тыс. человек. Их ступени пологи, чтобы зрительно не отрезать некрополь от пространства площади (в 1974 г. бетонные трибуны заменены выполненными из серого ярцевского гранита). Памятник Минину и Пожарскому перенесен к собору Василия Блаженного, благодаря чему раскрылась главная ось площади. В 1931 г. снесены Воскресенские ворота, Исторический музей занял на площади островное положение, подобно «Василию Блаженному». Позднее, уже в 1936 г., снесен обветшавший квартал между собором и Москвой-рекой, площадь открылась к лежащим ниже мосту и набережной, к далям Замоскворечья. Поверхность площади в 1931 г. замощена брусчаткой из диабаза, сменившей булыжник.

Работая над проектом Мавзолея В.. И. Ленина, архитектор А. Щусев решил задачу огромной сложности и создал подлинно современное произведение, которое не просто вошло в комплекс очень характерных исторических построек, но подчинило его себе и связало в органическое целое. Красная площадь была преображена не только формально — был дан толчок переосмыслению ее ансамбля; весь он, в целом и в частях, наполнился новым идейно-художественным содержанием. Это требовало умудренного мастерства — не очень крупное по своим абсолютным размерам сооружение распространило свое влияние на весь простор Красной площади, на весь широкий размах кремлевских стен. Именно это придает величие как будто и небольшому массивному объему. Площадь стала классическим примером решения проблемы единства старого и нового. Оно достигнуто не стилизацией нового под старое, а приведением к единой композиции обширного ансамбля, каждая часть которого говорит о времени своего создания. В дискуссии о проблемах ансамбля, проблемах развития исторических городов ансамбль Красной площади играл роль весомого аргумента, помогавшего доказать плодотворность преемственного развития.