Мы мало представляем себе характер жизни наших предков в XVI веке, в наших суждениях о прошлом даже нашей собственной страны и нашего народа мы слишком склонны рассматривать все глазами современного человека. Основным отличием русской жизни от современной жизни, в чем главным образом и сказался ее народный характер, было очень большое значение коллективного начала и органическое самосознание отдельного человека как члена коллектива. Это относится ко всей русской жизни XVI века, взятой в целом, и к жизни различных классов русского общества того времени, но, конечно, это особенно характерно для жизни самих народных масс.
Некоторое наглядное представление о жизни русского народа в XVI веке дают формы жизни, сложившиеся в то время и долго еще державшиеся на русском Севере в XVII веке.
Иностранцам, приезжавшим в XVI веке в Россию, бросалось в глаза иное отношение к частной собственности, чем то, которое господствовало в Западной Европе. Так, например, Ченслер, первый англичанин, попавший в Россию, дважды посетивший Москву - в 1553 и 1555 годах, прямо говорит, что «... в этой стране нет собственников... эти люди содержатся в великом страхе и послушании, так что всякий отдает на волю и распоряжение князя поместье, которое он накоплял и возделывал всю свою жизнь...» (17, с.7). Ченслер сравнивает русского и англичанина. Русский говорит: «что есть у него, то в руке бога и князя», но не может он сказать, как обыкновенно говорит англичанин, когда имеет что-либо: «это во власти бога и моей» (17, с.7). Флетчер, бывший в Москве при Федоре Ивановиче, говорит, что в России «дворяне и простолюдины, в отношении к своему имуществу, суть нечто иное, как хранители царских доходов» (33, с. 74). В XVI и XVII веках существовал термин «владение», означавший на юридическом языке Московской Руси не «собственность», а пользование, распоряжение (33, с. 10, пр. 2).
Коллективное начало, которым была проникнута вся русская жизнь XVI века, особенно отчетливо выступает в XVII столетии на русском Севере, где сохранились архаические формы, сложившиеся веком раньше. Господствующей общественной формой на русском Севере в первой половине XVII века был «земский мир». Источники подтверждают само по себе вероятное предположение, что «мир» уже сложился в XVI столетии. Для истории древнерусской архитектуры и, в частности, для изучения архитектуры Покровского собора севернорусский земский мир XVII века имеет очень большое значение, так как он является той общественно-политической и культурной средой, в которой возникли севернорусские деревянные церкви XVII-XVIII веков - потомки деревянных прототипов московского Покровского собора.
Земский мир на русском Севере - очень древняя форма организации человеческого общества, некогда занимавшая место государства, существовавшая раньше последнего. С появлением и развитием государства мир сохранился, а государство стало связью, объединявшей миры в единую систему.
Не так легко представить себе, чем был земский мир на русском Севере. В противоположность деревне с ее частноправовым характером, имеющим целью главным образом хозяйственные интересы лиц, в него вошедших, мир - публичноправовой общественный союз, связанный интересами общественного блага. К последнему относятся общественная безопасность, правосудие и вообще материальное и нравственное благосостояние в доступном для того времени объеме. Для истории русской архитектуры очень существенным является то обстоятельство, что мир совпадает с религиозной общиной. Мир сооружает и поддерживает церковное здание, он приглашает священнослужителей, наконец, он содержит при церкви благотворительные учреждения в той незатейливой форме, в которой они существовали в XVI-XVII веках. Севернорусский крестьянин той эпохи сталкивался с миром на каждом шагу своей деятельности.
Мир - прежде всего хозяйственный союз. Он является обладателем общего имущества. Особенно существенно, что мир является хранителем неписаного обычного права, которым главным образом жило общество Древней Руси. Его могла забывать индивидуальная память, но оно прочно хранилось коллективной памятью мира. Даже правительство обращалось за разъяснениями к мирам как к сведущим в местном обычном праве, когда ему при разборе восходивших до него тяжб приходилось сталкиваться с незнакомыми ему явлениями обычного права. Мир был необходимым свидетелем всякого рода частных сделок и публичных актов. При этом речь идет о присутствии не всего мира, а только нескольких его членов. Последние назывались «добрые люди». Мир свидетельствовал, что сделка или акт согласны с правом, иначе он возбуждал протест. Вместе с тем «добрые люди» сохраняли память о сделке или акте как очевидцы, причем на них ссылались в случае спора. Обычно «добрых людей» при сделках присутствовало три-четыре человека, при разных публичных актах их бывало пять-семнадцать человек. В случаях нарушения права подают «явку», т.е. письменное заявление миру, как блюстителю права. Богословский указывает на связь этого обычая с тем, что в Русской Правде называется «заключ на торгу». Эта связь подтверждает глубокую древность истоков севернорусского земского мира XVII века. Характерно, что потерпевший делал миру предварительное заявление о понесенной обиде с целью сделать мир свидетелем нарушенного права. Восстановление права бывало потом предметом особых процессуальных обрядов. Предварительное заявление подавалось в некоторых случаях также с целью предупреждения преступлений и имело тогда характер оповещения о высказанных злодейских намерениях. Заявления подавались на имя выборных мирских должностных лиц и «всех крестьян».
Мир является блюстителем нравственности. Он следит за поведением каждого своего члена и в любой момент может дать его нравственную характеристику. Мир может каждого своего члена «одобрить» или «облиховать». Институт «повального обыска» заключался в опросе мира о каком-либо из его членов относительно отдельного поступка и всего его поведения, взятого в целом. В результате «облихования» подозрение становилось доказанным и влекло за собой обвинение в злодеянии. Мир был как бы высшей совестью, с которой каждый его член должен был сообразовать свое поведение.
В тех случаях, когда государственная власть бездействовала, мир непосредственно сам расправлялся со злодеями, как в былые времена расправлялось с ними Новгородское вече. Характерный случай имел место в 1636 году, когда Сольвычегодский всеуездный мир («посадские люди (!) и волостные крестьяне») обратился к воеводе с настойчивой просьбой казнить восемь сидевших в тюрьме разбойников, от которых житья не было городу и уезду и побега которых из тюрьмы мир опасался. Воевода медлил казнью, ссылаясь на отсутствие государева указа. С исполнением всех обрядов, в саванах, с зажженными свечами в руках разбойники были выведены к реке Вычегде и там казнены.
Мир служил защитой своих членов, которые в нем находили безопасность, оплот своего благосостояния и оборону своих прав. Очень существенно для понимания того коллективного начала, которое связывало друг с другом членов мира, что последние находили в миру защиту своих прав не только против злодеев-преступников и недругов со стороны, но и против тех из своих же членов, у которых эгоистические инстинкты брали верх над общественными, которые пренебрегали интересами мира и приносили их в жертву своим корыстным расчетам. Таких людей называли «миропродавцами» или «мирскими объедниками».
Очень типично, что в миру его члены искали себе защиты против государства. Последнее рассматривалось в одних случаях как общий всеобъемлющий мир, объединяющий в себе отдельные миры. В других случаях государство вызывало против себя протест, когда его интересами слишком больно нарушались интересы отдельного мира. До появления государства мир был кругом, в пределах которого замыкалась материальная и духовная жизнь его членов. С появлением государства общественное сознание стало двоиться. Социальные стремления стали направляться не на мир, а на государство. Государство налагало на миры обязанности, конечной целью которых было общее благо самих же миров. Миры исполняли эти обязанности молчаливо, в значительной мере бессознательно, благодаря действию социального инстинкта. В минуты чрезвычайного патриотического подъема они сознательно жертвовали своим благосостоянием для общего блага. Когда такого подъема не было и если жертвы были уже слишком велики и казались миру несоразмерными со средствами, он почтительно выступал с ходатайством перед государством. Иногда тускнела мысль о надмирском целом и у мира задевалось чувство справедливости. Миру казалось подчас, что его интересы страдают от государства не в меру надобности, и тогда центробежные стремления брали верх. Выведенный из терпения, мир сталкивался с государством и отказывался исполнить предъявленные ему требования. Тогда мир при тревожных звуках «всполошного колокола» встречал государственных агентов «с кольем, с жердьем и с ослопы», осыпая их раздраженной «лаею». Благодаря своей многолюдности, благодаря тому, что каждый его член был защищен народной массой, мир не боялся грозящей ему ответственности. «Нам миру то не беда», - кричали возмущенные крестьяне представителю правительства, грозя его убить. «Убьем до смерти, - кричали они в одном подобном случае, - хотя да и беда, ино по грошу на человека достанется, у мира шея толста!» В этой толще мира, в которой коллективные усилия сосредоточивали большие средства защиты и в которой ответственность должна была размельчиться между многочисленными составляющими мир частичками, каждый чувствовал себя более безопасно. Когда грозила ответственность, когда надвигалась опасность в виде непомерных требований государства и мир собирался ей сопротивляться, солидарность, связывавшая мир, чувствовалась сильнее, и мир закреплял свое единение письменным актом, составляя «одинашную» запись, которой все члены мира обязывались «друг друга не подать, стоять друг за друга един человек», а приключившиеся одному из членов убытки и невзгоды делить между всеми -«подымать миром».
Члены мира говорили о нем в очень почтительных выражениях, ему били челом. Каждый церковный приход на русском Севере XV-XVII веков выступал в качестве мира. На своем сходе он избирал церковного старосту, приглашал причт и вообще распоряжался церковными делами с их хозяйственной стороны. Обычно севернорусские приходы были не только церковными, но и административными единицами, на которые распадалась волость. Сходы приходов собирались для решения всех вопросов, которые вообще входили в ведение земских миров и, между прочим, для избрания земских должностных лиц.
Соответственно совпадению волости с приходом, церковный погост был в то же время и церковно-административным центром. На русском Севере села были в XVI-XVII веках большой редкостью. Обычно церковный погост стоял отдельно. Он был расположен на берегу реки или на мысу при слиянии двух рек, поодаль от составляющих приход деревень.
Каждая волостная церковь служила на русском Севере в XVI-XVII веках архивом для мирских документов и была в этом отношении подобна новгородской Софии или «ларю» при Троицком соборе во Пскове. Под надзором церковного старосты в ней хранилась «все-мирская коробка с всемирскими письменами и с разрубными списками, и с отписками, и с издержечными книгами» (5, т. 2, с. 21).
Особенно большое значение в жизни мира имела церковная трапезная. В ней происходили собрания волостных сходов. Она была местом отправления правосудия. В трапезной совершались также всякого рода официальные акты и частные сделки. Наконец, в церковных трапезных происходили чисто мирские собрания с угощением в складчину, ведущие свое происхождение от языческой старины. При этом пили сваренное специально на этот случай мирское «молебное» пиво. В списках церковного имущества постоянно упоминаются «котлы пивоваренные и кашеварные» (5, т.2, с.22). Эти праздничные собрания - остатки древних языческих богослужебных сборищ -назывались «братчины».
Только на немногих погостах существовали особые мирские дворы для мирских сходов, расположенные среди дворов церковного причта, домиков живших на погостах «бобылей» и келий нищих, питавшихся «от церкви божией». На погостах ставили также земские дворы «на приезд волостным людям», т.е. временные квартиры, гостиницы для приезжавших на погост из далеких деревень членов волостных собраний и вообще для крестьян, являвшихся на погост по разным делам. Документ 1615 года, говоря о двух избах при церкви Мегорского погоста в Обонежье, в которых собирались погостские крестьяне, отмечает, что эти избы служили «за трапезы место» (5, т.2, с.22).
Севернорусский погост XVI-XVII веков имел всегда оживленный вид. На нем постоянно было стечение волостного люда: в праздники - к богослужению, в будни - по делам, а также на волостные собрания, в известные установленные дни недели - к торгу, на который окрестные крестьяне везли свои продукты, продавая их с возов или из особых находившихся на погостах амбаров и лавок, владелицей которых была сама приходская церковь. На некоторых погостах имели место в определенные дни года торги-ярмарки. Тут же близ церкви в одном из дворов «государев кабак». На больших погостах существовал постоянный кабак, на более мелких - временный, так называемый «гуляй-кабак» (5, т.2, с.22-23). О том, как выглядел в праздничные дни погост, дает наглядное представление челобитная 1628 года государю нескольких церковных старост северных приходов: «... как, государь, почнут священницы вечерние и обедню, и заутреню, и молебны соборные служити... в тоя ж, государь, поры на кабаке бездельный крик и молва великая, и почнут играть в бубны, и в сурны, и песни сатанинские пети, и медведи пляшут, и зернью, и карты играют, и всякое, государь, неподобное дело пустошно делается поблизку чудотворца Николы храму. И многие, государь, пьяные люди с кабака в Николин храм во время божественного пения входят и святого пения в церкви не слушают» (5, т.2, с. 23).
Настоящим средоточием общественной жизни волостного мира была трапезная церкви на погосте. В ней совершались разного рода публичные акты: происходили судебные заседания, производилось обнародование царских указов и распоряжений местной правительственной власти и по разного рода делам, происходил прием податей и заключались разного рода сделки частного характера. Последние писались церковным дьячком. Трапезная каждый день, даже помимо сходов, была полна народа, являвшегося туда по общественным и частным делам.
Церковная трапезная была связующим звеном между церковным зданием и жилыми постройками. Приведем несколько документов первой половины XVII века, дающих яркие картины жизни, наполнявшей церковную трапезную. «Лета 1633 (7142) г., декабря в 31 день Устьянские волости Введенского стану земские судейки Павлик Исаев да Пятунка Иванов с товарищи приехали в Шангалу на стан и присроча (т.е. созвав к назначенному сроку) крестьян в трапезу и государеву грамоту обыскную во весь мир вычести велели и спрошали крестьян» (5, т. 1, с.203, примечание). В 1648 году, 5 марта, в Спасском Кижском погосте у Покрова богородицы в трапезе «в народе при мире...» несколько крестьян, недовольные земским судьей погоста, «наскоча на него воровски, били его и окровавили, и замертво покинули, и храм окровавили» (5, т. 1, с.204). В январе 1633 года пристав со стрельцами, явившись от воеводы в Подосиновскую волость, арестовали земского старосту волости и несколько крестьян за неплатеж податей и отказ в исполнении повинности городского дела. Отдав их на поруки, они ежедневно производили им в трапезе экзекуцию -«ставили их на правеж», а тех, кто не мог найти поручителей, держали в трапезной в колодках (5, т. 1, с. 204). «И генваря ж месяца в 20 день в воскресенье пришли в стан в трапезу тое Подосиновские волости многие люди с ослопы и того земского судью Гаврилу Момотова с товарищи с правежу и колодников, которые в колоде сидели, у нас отбили всем миром в трапезе и увели с собою сильно» (5, т. 1, с. 204-205). Характерно распоряжение 1683 года велико устюжского и тотемского архиепископа: «...чтобы приходя приходские люди к церквам божиим и в церковных трапезах всяких чинов люди для всяких своих земских и мирских дел сходов не чинили и меж собою великие раздоры и мятежи и неподобные матерные брани и бои не были, и по праздникам молебных пив не носили бы и в трапезе не пили бы» (5, т. 1, с.205). Это распоряжение дает яркую картину того, что обычно происходило в церковных трапезных, и вместе с тем оно типично для наступившего во второй половине XVII века нового взгляда на церковное здание. Последнее было в XVI веке и в первой половине XVII века гораздо теснее связано с окружавшей его жизнью, оно было сильнее пронизано светским началом. Наоборот, во второй половине XVII века церковное здание сильнее отделяется от жизни окружающих его жилых домов и больше замыкается в себе. Некоторые акты общественной жизни протекали в XVI-XVII веках в трапезных при торжественной обстановке. Например, в 1645 году в Шуйском Заонежском погосте особая комиссия производила раскладку налога: «...обложили мы целовальники те деньги в правду, по сыску, отворя церковные двери у Николы Чудотворца, лицо свое перекрестя (!), сметя по животам, кто чего достоит» (5, т.2, с. 141).
Все это происходило в трапезной, причем открытые двери, которые вели из трапезной в церковь, не только увеличивали торжественность обстановки, но и означали, что акт совершается по справедливости перед лицом божества.
Только проведенные на русском Севере в 80-х годах XVII века реформы лишили северный приход его самоуправления, его земского характера и придали ему значение церковно-бюрократической областной единицы. В результате этих реформ мир был устранен от живого участия в церковных делах и земская жизнь оказалась разобщенной с жизнью церковной. В XVI веке и в первой половине XVII века господствовало единение земской и церковной жизни. Многими различными нитями они были тесно друг с другом связаны.
Крестьянский двор на Севере находился обычно во владении коллектива. Родственники и чужие друг другу люди были совладельцами. Документы XV-XVII веков называют их «складниками» (5, т. 1, с. 155). Складничество возникло из сонаследия или из отчуждения идеальной доли имущества, когда владелец имущества отчуждал часть его в другие руки и, не производя раздела самого имущества, становился совладельцем с приобретателем доли, которая становилась такой же идеальной, как и в общем имуществе сонаследников. Очень часто наследники отчуждали свои идеальные доли в общем имуществе на сторону, вследствие чего в семейный союз приходил совладелец со стороны. Нередко совладение возникает из договора товарищества, составляющегося для достижения каких-либо общих хозяйственных целей, например для какого-нибудь промысла или для занятия каким-либо ремеслом, словом, для всякого предприятия, требовавшего экономических ресурсов.
В северных деревнях товарищества организовывались, например, для эксплуатации земледельческого, соляного или рыбного промысла. Члены этих товариществ складывались и трудом и имуществом, движимым и недвижимым, например деньгами, орудиями, двором, земельными участками. Подобно этому и хозяином отдельного двора становилось товарищество. Отношения товарищества проникают собой северное общество. Они проявляются также и в совладении родственников и даже в этом последнем случае облекаются в форму договора (например, договор тестя с зятем, приносящим в дом некоторое имущество, или договор вдовы от имени детей со вторым мужем). Очень часто в основе товарищества лежал не формальный договор, а молчаливое соглашение.
Между людьми, жившими близко друг от друга, не только между чужими друг другу совладельцами одного дома, но и между людьми, жившими в разных домах, устанавливались, вследствие своеобразного коллективного характера собственности, отношения, отличающиеся от отношений между современными людьми. Из различных документов явствует, что в деревнях и в посадах городов, имевших много общего с деревнями, в XVI-XVII веках различные люди постоянно брали друг у друга разные хозяйственные вещи и запасы и сами давали их другим. В актах встречаются прямо выражения, что те или другие люди живут в соседстве, едят и пьют вместе. Между членами мира и городской общины постоянно практиковалась отдача их на поруки, с возможностью таких последствий для поручителя, что взять на поруки можно было только человека, которого действительно уж очень близко знаешь. Необходимо учесть еще, что возникновение самых близких отношений между людьми было неизбежно при господстве еще в XVI веке натуральных повинностей, когда довольно большое число дворов должно было к известному сроку доставить наместнику или волостелю, например, полоть мяса, барана и другие подобные неделимые предметы.
По типу товарищества, складничества образуется также и деревня. На русском Севере господствовали в XVI-XVII веках деревни с очень небольшим числом дворов. Обычно деревня состояла из одного, двух, трех, пяти, редко из десяти или пятнадцати дворов. Таковыми были по большей части деревни и в других областях Древней Руси в XVI веке. Северная деревня основывалась семейным союзом или договорным товариществом, приобретавшим землю путем заимки, т.е. захвата пустопорожних земель, или снимавшим ее у казны или у частных землевладельцев. С течением времени семейный союз постепенно переходил в товарищество земледельцев.
Приведу пример возникновения деревни на русском Севере. В 1615 году образовалось товарищество из трех крестьян - Клемен-тия Сысоева, Ивана Емельянова и Бориса Ларионова Рябого, снявших в роспашь пустошь в Сольвычегодском уезде, пустевшую «лет пятьдесят и больше» и поросшую «лесом большим в бревно». В снятой земле паи участников товарищества были неравными: Клементию принадлежала половина, Ивану - одна треть, Борису - одна шестая. Члены товарищества поселились в общем дворе, превратив пустошь в «живущую» деревню (5, т. 1, с. 158). Однодворная деревня часто превращалась в двух- и многодворную. При этом оставалось в силе совладение деревенским участком. Совладение деревнями было настолько господствующей формой на Севере, что жителей одной и той же деревни обычно называли в XVI и XVII веках «складниками», и гораздо реже встречается слово «соседи». Термин «складники» для обозначения односельчан встречается в Судебнике Федора Ивановича. Деревня состояла из двора или дворов и совокупности принадлежавших к нему или к ним сельскохозяйственных угодий. По Судебнику 1589 года, значение межи еще шатко и личное пользование даже садовой землей непрочно.
Большую роль в жизни крестьян играли материальные ресурсы мира или церковного прихода. Казна приходской церкви составлялась из пожертвований и из доходов с церковных недвижимых имуществ. Она производила кредитные операции. Таким образом, крестьяне имели в своих приходских церквах развитую сеть мелких кредитных учреждений, своего рода сельских банков, оживлявших промышленную и торговую жизнь деревень. В описях казны приходских церквей долговые обязательства заемщиков из церковной казны перечислялись наряду с деньгами, хлебом и разного рода движимостью, принадлежавшими церкви. Целые волостные общества занимали у своей же церкви, а также отдельные лица из прихожан и отдельные лица из других приходов. В противоположность к крупному монастырскому кредиту, этот кредит - беспроцентный. Обеспечением служил обычно залог земли или заклад движимых вещей. Поэтому в церковной казне часто хранились вещи домашнего обихода, например серьги, пуговицы с жемчугом, овчины, кафтаны сермяжные, какая-нибудь «однорядка синяя, да рубашка, шитая шелком и золотом, поношенная» и т.д. (5, т.2, с.39). Миру принадлежало распоряжение церковным имуществом. Оставляя за собой высшее управление церковным хозяйством, мир избирал для постоянного заведования им одного или двух церковных приказчиков или церковных старост. Их избрание аналогично избранию земских властей.
Организация миров-приходов на русском Севере XVI-XVII веков представляла собой стройную систему. Церковные приходы подразделялись на более мелкие организации - на часовенные приходы. Этому соответствует дробление земской волости на более мелкие ячейки - волостки, улусы, приходы. Обычай строить часовни был очень распространен в XVI-XVII веках на русском Севере. В одном приходе было две, три и даже одиннадцать часовен.
Построение часовен вызывалось дальностью расстояния деревень от приходской церкви. Это расстояние составляло обычно 5,8, 9, 13, 15, иногда 35 верст. Часовни строились также по обетам и в благодарность божеству за избавление от какого-либо несчастья или ради предотвращения беды на будущее время (5, т.2, с.41).
Причины возникновения часовен были те же самые, что и причины возникновения церквей. Ввиду того, что возвести часовню было гораздо легче, чем построить церковь, и в силу того, что для этого требовалось гораздо меньше средств, при построении часовни мотивы сооружения церковных зданий выступают гораздо более живо и непосредственно, хотя они и намечаются как бы в зачаточном виде. На примерах часовен можно особенно отчетливо проследить генезис древнерусского церковного здания в коллективном народном сознании, образование идеи храма. Основной замысел Покровского собора, главные идеи, положенные в основу его архитектуры, коренятся в коллективном народном мировоззрении, их истоки могут быть прослежены на примерах возникновения часовен в севернорусских мирах XVI-XVII веков.
Часовни ставили при деревне на деревенской пахотной земле, иногда в самой деревне «меж дворами на улице,.. среди поля», на пустых местах между деревнями (5, т. 2, с. 49). Часовни обычно строились группой из нескольких крестьянских дворов, целой деревней или даже несколькими деревнями. Только редко часовни строились отдельными лицами, которым они в этих случаях и принадлежали, подобно тому, как это бывало и с церквами. Часовенные «приходы» были очень невелики, в них редко было больше десяти дворов, обычно количество дворов часовенного прихода измерялось лишь единицами.
При возникновении часовен на русском Севере в XVI-XVII веках можно отчетливо проследить четыре характерных мотива, которые, развившись до большого масштаба, легли в основу возникновения Покровского собора. Эти мотивы появления часовен следующие: 1) сооружение памятника историческому событию; 2) сооружение памятника святому человеку; 3) постройка по обету в благодарность божеству за его помощь; 4) архитектурное сооружение ради предотвращения беды на будущее время. В последнем случае часовня была как бы даром божеству еще до оказания им помощи, с чем была связана молитва о помощи. С этими двумя моментами переплетался элемент магического воздействия на божество и судьбу, незаметно из них возникавший: путем дара, преподнесенного божеству наперед, повлиять на него и побудить его оказать помощь. Еще шаг дальше, к которому примешивались унаследованные от языческих времен магические представления: путем сооружения часовни - магического знака повлиять на судьбу, на течение событий. В связи с этим сама архитектура здания приобретала таинственные свойства в силу того, что она представляла собой также и магический знак.
Приведу характерные конкретные примеры, иллюстрирующие четыре отмеченных случая. Очень часто некоторые из четырех приведенных мотивов сочетались друг с другом при постройке какой-либо часовни.
Возникновение часовен в память исторического события, содержащее в зародыше одну из основных идей Покровского собора, мы наблюдаем в одной из часовен Пучюжской волости Важского уезда. Она была основана в 1690 году близ церкви (!) на том же месте, где до того стоял крест. Последний был сооружен «в память происходившего здесь в Смутное время побоища с литовскими людьми» (5, т. 2, с. 49).
Сооружение часовни-памятника святому человеку связано с постройкой часовни-усыпальницы. В одной из часовен Великони-кольского прихода Важского уезда находилась гробница блаженного Георгия, считавшегося шенкурским чудотворцем. «А та гробница поволочена крашениною, а над тою гробницею построена деревянная гробница, поволочена с трех сторон камкасиею, а на верху у той гробницы поволочено кумачем, и на том кумаче написан образ Георгия же блаженного, шенкурского чудотворца. А у того же образа венец и две цаты серебряные, резные золоченые...» (5, т.2, с.49). Или, например, «в Яренском уезде на Усть-Выми на городище стояла часовня с гробницами пермских епископов Герасима и Пити-рима» (5, т. 2, с. 49). Так зарождалась идея столпа - большого придела Покровского собора.
Особенно часто имели место случаи построения часовен по обету в знак благодарности божеству за оказанную помощь. «Построена та часовня... по обещанию тоя деревни крестьян для такого случая, что в прошлых годех в той их Уласовской деревне в полях червь озими съедала и била по многое время» (5, т.2, с.48).
Сооружение часовен для предотвращения или прекращения какой-либо беды также имело место очень часто. «Строил ее (часовню) один крестьянин по обещанию ради лежащего тоя деревни крестьянина Федора Иванова в недузе великом» (5, т.2, с.48). В другом случае часовня была сооружена «по обещанию тоя деревни крестьян для престатия скорби во время морового поветрия от чревной немощи, что де от той немощи в той деревне помирали многие люди» (5, т.2, с.48). В другой деревне часовня была поставлена «по обещанию тому, что у них хлеб зябет» (5, т.2, с. 48).
Под конец приведу характерный пример возведения часовни по смешанным мотивам. «Строили часовню всеми соседями (!) тоя деревни по обещанию своему от скотинного падежу и дальнего ради от церкви расстояния и градобойного ради нашея деревни хлебного недороду» (5, т.2, с.48).
Часовни были обычно местом одинокой молитвы крестьян. Один или два раза в году, в определенные дни, в них имели место общественные богослужения, для которых приходил в деревню приходский священник. При часовнях имелись для созыва к этим молебнам небольшие колокола, висевшие иногда на особых столбах-звонницах (5, т. 2, с. 50).
Часовенный «приход» был подразделением церковного прихода. Он выполнял те же функции, но в малом масштабе, и был организован наподобие церковного прихода. Это был небольшой союз, организованный по типу «складничества». Его делами заведовал выборный «часовенный приказчик» (5, т.2, с.51-52). При часовнях обычно устраивались братчины с молебным пивом, о чем свидетельствуют «медные пивоваренные котлы» (5, т.2, с.50), которые были обычной принадлежностью часовенной утвари. Обычно часовни владели, как и церкви, недвижимым имуществом. Нередко они имели деньги и хлеб, которые они отдавали в ссуду. В часовнях хранились письменные документы на эти ссуды. Между казной приходской церкви и казнами часовен существовала зависимость, связывавшая их в единую систему (5, т. 2, с. 51).
Несколько волостных миров были объединены в уездный мир. Этому соответствовала церковно-общественная организация, возвышавшаяся над приходами-волостями. Такой организацией был в то время приход-уезд, т.е. приход соборного храма, находившийся в уездном центре.
В XVI веке контраст между городом и деревней был выражен отчетливо. Деревенские жители занимались по преимуществу земледелием, отчасти также рыболовством и охотой; ремесла и промышленность были тогда еще сравнительно очень мало развиты в деревнях.
Города заметно выделялись на этом фоне как культурные центры. Они отличались уже по своим размерам: в них было до тысячи и более дворов, т.е. до пяти тысяч и более жителей. Последние принадлежали к разным классам. Наряду с земледелием в городах существовала в значительной степени развитая торговая и промышленная деятельность. Очень существенным было для городов, что в них сосредоточивалось очень большое количество книг в церквах, обращавшихся между жителями города, следствием чего было повышение культурного уровня городского населения по сравнению с деревенскими жителями.
Все же городские посады были в экономическом, в общественном и культурном отношениях очень тесно связаны с деревенскими погостами, селами, мирами. Погосты были поселками возле церкви, с десятками дворов, лавками и амбарами, мало отличавшимися, по существу, от посадов. С другой стороны, в русских городах XVI века существовали посадские миры, подобные деревенским мирам. В городах, так же как и в деревнях, особенно на Севере, вся земля в принципе принадлежала государю. В переводе на наш язык это обозначало, что земля была государственная, так как русский человек XVI века не мыслил отвлеченными понятиями и для него конкретная личность государя была воплощением того целого, частью которого он себя ощущал, т.е. государства. Посадский мир в городе распределял землю между своими членами, отвечая за всю сумму следуемых государю за землю платежей.
Распределительным органом всеуездного приходского общества был всеуездный совет, ведению которого подлежали земские дела уезда. Всеуездное земское собрание строило соборный храм, заботилось об его поддержании, собирая средства путем самообложения, приряжало причт, платило ему «ругу», выбирало всеуездного церковного старосту, контролировало ведение им соборного хозяйства. В последнем сходятся нити от волостных приходов, точно так же, как в волостные приходы сходятся нити управления часовенных приходов. Приведу пример того, как всеуездный совет выносит постановление о постройке храма. Такой случай известен, например, в Великом Устюге в 1646 году. В связанной с этим челобитной говорится, что «приговорили Устюга Великого Архангельского и Троицкого и Ивановского монастырей архимандрит и игумены, и посадские земские судейки, и старосты и целовальники, и посадские люди, и волостные крестьяне (!), всем миром (!)...» (5, т. 1, с. 233) построить в городе храм. В посадах городов церковные трапезы имели то же самое назначение, что и в погостах. Например, в 1645 году в Великом Устюге окладная комиссия производила разверстку податей между посадскими людьми «в Богословской трапезе» (5, т. 1, с.205).
Было бы неверно переносить наблюдения, сделанные на материалах, относящихся к русскому Северу, на центральные области Московского государства просто и без оговорок. Социальное единение северных посадов с уездами делало менее заметной разницу между ними. Эта разница гораздо больше чувствовалась в центральных областях Московского государства, где посад был в XVI веке много сильнее разобщен с дворянским и крепостным населением уезда. В XVI веке это различие центральных и северных областей Московского государства выступало менее отчетливо. Это обстоятельство объясняется тем, что более архаический Север сохранил в гораздо более чистом виде исконные формы жизни русского народа, видоизменявшиеся в центральных областях значительно сильнее, в особенности в XVII веке в связи с развитием русского централизованного государства и вотчинного и поместного хозяйства.
Ряд свидетельств говорит о том, что социальный и экономический строй деревень, сел и посадов центральных областей Московского государства обнаруживал в XVI веке существеннейшие черты сходства с экономическим и социальным строем русского Севера пер вой половины XVII века. Например, в Стоглаве говорится: «По всем церквам избирают прихожане священников... и диаконов и дьяков искусных, и грамоте гораздых, и житием непорочных» (34, л. 81 об.). Обычай выбора мирян для постановления в священники, столь характерный для миров северных деревень, господствовал, конечно, в середине XVI столетия не только в Новгороде, но и в Москве и в других городах центральных областей. Земская реформа Ивана Грозного была возможной только благодаря своеобразной организации русского народа, русского общества, продолжавшей жить на русском Севере вплоть до половины XVII века. Выборные земские власти -такие же древние, как и сами миры. Они возникли органически снизу. Земская реформа Ивана Грозного шла снизу, ее инициатива принадлежала обществу, а не правительству. Реформами XVI века издавна сложившиеся земские союзы были обращены в областные единицы с финансовым и судебным самоуправлением. Богословский говорит о самодержавно-земском строе Московского государства со второй половины XVI до первой половины XVII века. В середине XVII века этот строй становится самодержавно-бюрократическим.
В Древней Руси глубокую древность и повсеместное распространение имел погост. Из Киева и Новгорода погосты распространились на Север до крайних пределов новгородских владений. Погосты были первоначально внегородскими торговыми и административными пунктами. Они возникали в местах языческих мольбищ, куда периодически стекалось население для жертвоприношений и для торга. Такие пункты посещали гости - приезжие торговые люди.
В княжеской Руси погосты очень рано связались с княжеским полюдьем. Отправляясь с дружиной на полюдье, князь творил суд и расправу, что давало доход, собирал дань, участвовал в торговле. В качестве мест княжеских остановок погосты очень рано получили значение центров известных округов. После принятия христианства на погостах начали ставить церкви. Они стали приобретать значение приходов, на них поселился причт, были устроены кладбища. Административное и торговое значение погостов сохранилось. Большую роль в жизни погостов постепенно стали играть трапезные.
Во второй половине XV и в первой половине XVI века в центральных областях Московского государства возникает сильнейший конкурент древнему погосту - новое владельческое село. В XIV-XV веках владельческое хозяйство носило характер кормлений: землевладельцы получали готовые доходы натурой и деньгами и мало интересовались тем, как подвластные им люди вели хозяйство. Их собственное хозяйство, заведенное при помощи рабов, было рассчитано на домашнее потребление, а не на рынок. В бюджете землевладельца существенное место занимала эксплуатация природных богатств - пушного и другого зверя, рыбных ловель и т.д.
Со второй половины XV века кормления как способ обеспечения служилых людей начинают перерождаться в поместья. Первоначальные поместья сохранили много черт, напоминающих кормления. Только в XVI веке центр тяжести поместий переносится с готовых доходов (бывших доходов наместников и волостей) на собственное хозяйство помещика. Аналогичные явления происходили в это время в частновладельческих землях вообще. Землевладельцы организуют собственное земледельческое хозяйство, труд рабов выходит из употребления, землевладельцы заводят запашку трудом крестьян. Большим препятствием на этом пути было проживание крестьян в мелких разномерных деревнях. В первой половине XVI века происходит процесс укрупнения селений. Развитию частновладельческого хозяйства способствовал рост рынков сбыта и развитие денежного и товарного обращения. В связи с этим росла владельческая запашка и развивалась тенденция организовывать труд крестьян в укрупненных селениях. Землевладельцы добивались независимости своих владений от княжеской администрации и податной ответственности за население своих вотчин. Привилегированные землевладельцы ставят у себя церкви и организуют свои приходы, которые утверждает церковная власть. Соседние погосты лишались прихожан, пустели, здания приходили в ветхость. Параллельно отмиранию погоста образовывалась новая форма селения - село. В первой половине XVI века еще нередко встречались села, в которых не было других дворов, кроме господского и людских, а крестьяне жили в деревнях, окружавших село.
На протяжении XVI века происходила борьба между владельческим селом и погостом за приходы.
Англичанин Томас Рандольф, совершивший в 1568-1569 годах путешествие в Москву, говорит, что он видел, проезжая по Северной Двине, «много красивеньких деревень, с пастбищами, пашнями и водой» (17, с. 92). Между Вологдой и Москвой, по его словам, «страна очень красива: ровная, приятная, густо населенная, пашни, пастбища, много лугов, рек, красивых и больших лесов» (17, с. 93). Так представлялось Московское царство XVI века извне западноевропейцу.
Русскому крестьянину на Севере страна, в которой он жил, изнутри представлялась иначе. Ему приходилось бороться с суровой северной природой. Крошечные деревеньки тесно ютились одна около другой на высоком берегу реки, с очень маленькими промежутками между ними. Удобная для обработки земля узкой полосой тянулась по берегу огромной реки, за ней простирались необозримые «леса, мхи и болота неугожие» (5,т. 1,с. 146). Составитель писцовой книги 1678 года описал Веркольскую волость Кеврольского уезда: «...против погоста и монастыря за рекою Пинегою на другой стороне деревни стоят смежно однодворки и по два двора...» (5,т. 1,с. 146), всего 22 деревни. Вероятно, подобные деревни Флетчер принял за одну деревню, когда говорил, что видел на русском Севере селения в несколько верст длиной (36, с. 310,пр. 2). За домами, выходившими на реку, тянулась на высоком берегу реки узкая полоса «горной» присельной пашни, а за ней шел на огромные пространства девственный лес, по которому никогда не ступала нога человека, - неведомая для человека стихия, с которой он боролся. Каждый житель деревни мог для своих порубок углубляться в лес, сколько он мог и сколько он хотел, но в ширину он имел право захватывать только такое лесное пространство, которое соответствовало его полосе пахотной земли.
Мир леса, границы которого оставались неведомыми, играл огромную роль в жизни крестьянина и сильно влиял на его фантазию. Лес был врагом, у которого нужно было отвоевывать пашню шаг за шагом, он вместе с тем был и другом, который спасал от холода и давал материал для построек. Лес был населен различной живностью, и опасной для человека, и доставлявшей ему пропитание. Лес был особым миром, который фантазия русского крестьянина наполняла таинственной и заманчивой жизнью. В ней большую роль играли сверхъестественные существа. Против леса над рекой и противоположным берегом простиралась широкая даль, воспитавшая с древнейших времен в русском человеке чувство безбрежной пространственной широты.
Вряд ли в половине XVI века была по отношению к лесной стихии особая разница между центральными и северными областями Московской Руси. Возделываемые по всей стране участки земли были только небольшими оазисами среди огромных пространств лесов и пустых земель. Как мало ценился лес, показывает тот факт, что еще в XVI веке был широко распространен обычай пользоваться любым соседним княжеским или даже частным лесом для своих потребностей, только не на продажу.
В безбрежном море стихий леса и открытого пространства равнинной природы, в которых протекала жизнь русского человека XVI века, ему нужны были твердые опорные точки, фокусы материальной и духовной жизни, которые организовывали бы его общественную и частную жизнь, его коллективное и индивидуальное сознание. Такими центрами были погосты, такими фокусами были церкви на погостах. Сильно возвышаясь над жилыми постройками и над окружающей природой, они играли роль архитектурных знаков, объединяющих людей, сплачивающих их в коллективы, и вместе с тем они были пространственными осями, подчинявшими себе окружающие деревни и организовывавшими их в архитектурные ансамбли. Будучи средоточием общественной жизни мира, они в своей архитектурной форме были порождены коллективным сознанием прихода и проникнуты вследствие этого эпическим началом и той объективной сказочной фантастикой, которая роднит их с народной словесностью.
Две существеннейшие особенности тесно связаны с коллективным началом, которым проникнута вся русская архитектура XVI века: натурная стройка и разновременность сооружения различных частей одного и того же здания, складывающихся постепенно в единый и цельный архитектурный образ.
Система наших архитектурных чертежей могла возникнуть только в эпоху, когда архитектура превратилась в искусство, в основе которого лежит индивидуальное творчество. Древнерусским зданиям всегда был присущ характер гениальной коллективной импровизации, осуществляемой руками членов строительной артели. Не было момента, когда можно было сказать, что здание завершено, когда оно окончательно готово и что к нему не следует больше прикасаться, чтобы не испортить его архитектурно-художественной композиции. Когда постройка начиналась, никто еще не знал точно и во всех подробностях, как она будет выглядеть. Архитектурный образ рождался и совершенствовался в самом процессе строительства.
Когда переставали строить, здание было законченным художественным произведением, однако оно представляло собой фиксацию художественного творческого процесса только на одном этапе его бесконечного развития. Жизнь и творчество народа и архитектора развивались, и вместе с тем видоизменялось также и архитектурно-художественное решение. Поэтому здание, уже законченное, могло быть частично видоизменено и архитектурный образ продолжал развиваться под руками той же артели, тех же мастеров, которые его строили, или совершенно другой артели того же времени или другой эпохи.
Альберти сказал, что прекрасное художественное произведение - такое, от которого нельзя ничего отнять и к которому нельзя ничего прибавить. Это определение не является универсальным, оно верно только для ограниченного круга художественных явлений, главным образом для архитектуры Западной Европы и то только для известных эпох ее развития. Для древнерусского зодчества оно просто неприменимо. Неверно оно также и для всей русской архитектуры, взятой в целом. Прекрасные древнерусские храмы постоянно перестраивались, к ним делали добавления, отнимали от них некоторые части, они все время видоизменялись. Вследствие этого менялся самый архитектурный образ, не понижаясь в своем художественном качестве, а нередко даже повышаясь.
Организующая роль по отношению к коллективу мира была присуща также и городским соборам и посадским храмам. В XVI веке в центральных областях Московского государства общественная организация, известная в крестьянских мирах русского Севера вплоть до XVII века, сохранилась в городских посадах, в том числе и в Москве, в большей степени, чем в сельских местностях. Однако в городах, в особенности в Москве, развитие торговли и ремесла и образование крупных состояний породило рост индивидуалистических тенденций. Это привело к образованию простых небольших, ясно расчлененных посадских храмов типа церкви Трифона в Напруд ной в Москве или церкви Исидора в Ростове.
В Покровском соборе подхвачен стародавний архитектурный тип монументального посадского храма на торгу, за которым стоит многовековая традиция храма на погосте. В этом отдаленнейшем прошлом русского государства коренится идея могучей вертикальной оси центрального храма Покровского собора.
Русский народ, с его системой взаимоподчиненных миров, представлял собой в первой половине XVI века внутренне организованное общество, возглавлявшееся посадом столицы. С мирами глубоко переплеталась церковная организация русского общества. С мирами и приходами были теснейшим образом связаны церковные постройки, которые возглавлял московский Покровский собор.
Истоки архитектуры Покровского собора коренятся в самых недрах народной жизни. В простейшей деревенской деревянной часовне оказалось возможным проследить зарождение идеи Покровского собора - памятника выдающемуся событию русской народной жизни, возникновение его формы - шатра и главное - истоки коллективного, эпического характера его архитектуры.