В русском обществе первой половины XVI века еще продолжало жить унаследованное от прежних времен убеждение, что «спастись», т.е. заслужить на земле райскую жизнь, можно только в монастыре. В своем слове «О власти» (12, с. 406-424) митрополит Даниил возражает против этого и считает власть величайшим благодеянием для человеческого общества, так как через земные власти божество продолжает дело спасения человечества. Этот новый взгляд прежде всего и в особенности относится к царю, являвшемуся как бы воплощением государства и народа, по официальным представлениям, и представлявшему собой передовую силу в условиях образования русского национального централизованного государства.

Царь, по представлению людей XVI века, поставлен богом: «...сердце бо царево в руце божий, и слуга бо есть божий, в наказание согрешающим поставлен есть от бога» (23, с. 200). По Иосифу Волоцкому, посредниками между богом и людьми являются кроме церковной иерархии также и представители высшей государственной власти, а само государство представляет собой только средство для достижения основной цели бытия человека - спасения души (23, с. 581-582). В послании к Василию III Макарий говорит: «...тебя, государя, бог в себе место избра на земли и на свой престол вознес посади, милость и живот тебе поручи всего великого православия» (23, с. 600). Царь рассматривался как заместитель бога на земле. «Царь убо естеством подобен есть всем человеком, властию же подобен есть вышнему богу...» (23, с. 595), - говорится в Просветителе. Филофей считал, что русский царь нес тяжкую ответственность за судьбу вверенного ему богом государства (23, с. 616).


Все эти представления приобрели в умах людей XVI столетия трудно постижимую для нас живость, серьезность и образную яркость в силу характерной особенности их мировоззрения: уверенности в реальности созданного религиозной фантазией мира потустороннего. Последний представлялся нашим предкам, жившим в XVI веке, такой же действительностью, как и то, что их окружало. Переход из реального мира в фантастический потусторонний мир казался им подобным небольшому путешествию или похожим на изменение общественного или служебного положения человека. Например, Иван Грозный говорит о том: «... егда божиими судьбами отец наш, великий государь царь Василеи, пременив порфиру ангельским пре-менением, тленное се и мимотекущее земное царствие оставль, при-иде на небесная во онь век некончаемыи, предстояти царю царем и господу господем...» (19, с. 57). При этом потустороннее естественно мыслится по образу здешнего.

Насколько сильно было у самого Ивана Грозного чувство мнимой ответственности перед божеством и боязнь потусторонних сил, показывает его речь на открытии Стоглавого собора в 1551 году. Царь в ярких образах характеризует, как он воспринял и как осмыслил знаменитый грандиозный пожар Москвы 1547 года. По словам Ивана Грозного в этой речи, жизнь его самого и бояр, под влиянием которых он находился, состояла из непрерывного ряда творившихся им беззаконий: «И каких казней не послал на нас бог (за это), приводя нас в покаяние... мы же о сем многажды покушахомся месть сотворити врагом своим, и ничтоже успехом, ни разумехом бо сего, еже господь наказует нас сими, а не поганых, поспешество над нами, и сими великими казньми в покаяние не внидохом... и посла (господь) на нас тяжкие и великие пожары, вся наша злая собрания потреби, и прародительское благословение огнь пояде... и много бесчисленное народа людска. и от сего убо вниде страх в душу мою и трепет в кости моя и смирися дух мой и умилихся и познах свое согрешение, и прибегох ко святой соборней и апостольстей церкви, и припадох к божию человеколюбию великому и к пречистой Богородице, и ко всем святым, и ко твоему первому святительству, и всем, иже с тобою святителем... тогда же убой аз всем болярам своим и князем по вашему благословению, а по их обещанию на благотворение, подах прошение в их к себе прегрешениях, и по вашему благому совету, богу помогающу нам, начах вкупе устрояти и управляти богом врученное ми царство, елико бог поспешит, прося у него милости и помощи...» (34, л. 9 об.-л. 10 об.). Царь говорит о том, что в 1547 году в его сознании произошел глубокий перелом. До того он находился под влиянием придворной боярской среды и предавался под воздействием своих приближенных эгоистической жизни, полной личных удовольствий и интересов, ради которых он совершал многочисленные беззакония. За такую жизнь бог покарал не только царя, но и весь народ бедствиями, и в особенности грандиозным пожаром Москвы 1547 года. Царь, потрясенный бедствиями, ниспосланными богом, обращается к тому, что повелевает ему долг, - к устроению своего царства. В этом психологическом сдвиге, который сам в себе наблюдает и о котором говорит в своей речи на Стоглавом соборе Иван Грозный, замечательно, что знаменитые слова «...вниде страх в душу мою и трепет в кости моя...» представляют собой библейский текст, примененный Иваном Грозным к самому себе. Те же выражения употреблены Филофеем в одном послании, где он говорит про Монасея царя и Навуходоносора и Тиридата, тяжко согрешивших перед богом и на которых бог послал тяжкие казни: «...они же уцеломудришася и вниде страх в душу и трепет в кости их» (23, с. прилож.). Таким образом, Иван Грозный как бы изображал библейского царя, выступая на открытии Стоглавого собора, он как бы играл роль этого царя, заимствуя из Библии целые фразы своей речи.


Иван Грозный говорил в этой речи, что он готов пострадать за правду: «... яко аще что вам велят сотворити не по правилам святых отец князи и боляри, аще и сами владущеи, аще ли же и смертию воспретят, никакоже мы их не послушати... аз же, о боголюбивый соборе, отцы святии, за веру хрестьянскую и за истинный православный закон...» (34,л. 12об.-л. 13). Эта «правда» содержалась, по мнению русских людей XVI века и в том числе самого царя, в русском православии. За него царь готов, как он говорил, даже физически пострадать от «князей и бояр», к чему он призывал также и отцов собора 1551 года.

Это глубоко связано с идеей Москвы - третьего Рима. Основоположная формулировка этой мысли у Филофея звучит следующим образом: «Мала некаа словеса изречем о нынешнем православном царствии пресветлейшего и высокостолнейшего государя нашего, иже во всей поднебесной единаго христьаном царя, и броздодержателя. святых божиих престол святыа вселенскиа апостолскиа церкве. иже вместо римской и константинопольской, иже есть в богоспасном граде Москве, святого и славного Успения пречистыя Богородица, иже едина во вселенней паче солнца светится, да веси христолюбче и боголюбче, яко вся христианская царства приидоша в конец, и снидошася воедино царство нашего государя по пророческим книгам. то есть росейское царство: два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти» (23, с. 383). Это было написано при Василии III.

О широком распространении этих взглядов на Руси в XVI веке свидетельствует ряд фактов и документов самого различного характера. Официальным документом является уложенная грамота об учреждении патриаршества в России от 1589 года, в которой говорится: «Понеж убо ветхий Рим падеся Аполинариевою ересью, второй же Рим, иже есть Константинополь, агарянскими внуцы от безбожных турок обладаем; твое же, о благочестивый царю, великое Российское царствие, третей Рим, благочестием всех превзыде, и вся благочестивая царствие в твое в едино собрася, и ты един под небе-сем христьянский царь именуешись во всей вселенней,во всех христи анех» (23, с. 768). «В лето (1594 года) в богохранимом и в преименитом и царствующем граде Москве, в третием Риме», - гласит запись на лицевой псалтыри, писанной по поручению Бориса Годунова (23, с. 767). Теорию о Москве - третьем Риме излагал перед самими греками Арсений Суханов, ее придерживался протопоп Аввакум.

Одной из самых существенных сторон учения о Москве - третьем Риме, является противопоставление русской культуры и ее основных принципов культуре Западной Европы, которым глубоко пропитана русская жизнь XVI столетия. Вопрос о коренном отличии русской и западноевропейской культур так остро стоял в XVI веке потому, что страны Востока, как не христианские, уже этим одним сильно отличались от Древней Руси, которую христианство объединяло с Западной Европой и Византией. Последняя отпадала для сравнения, так как была завоевана мусульманами (23, с. 767-768).

Ответственность русского царя за благо подданных особенно велика, так как он был, согласно представлениям людей того времени, единственным правоверным царем во всем мире. «... Во всех языцех, кроме русийского языка, не вемы правоверствующа царя», -говорит Ермолай-Еразм (32, с. 188). Иван Грозный пишет Курбскому: «Ко врагом християнским соединился еси», - считая западноевропейцев даже врагами христианства (19, с. 16). Сам Курбский, протестуя против реформации, говорит: «И отводити от правоверия и апостольских догматов к полуверию, к новомысленной и хромой феологии от истинного богословия не стыдятся», - понимая под последним православие, в противоположность к католичеству (19, с. 422).

Всемирное значение русской культуры и общечеловеческая ценность ее облеченного в XVI веке в религиозную форму идеала светлого будущего, всеобщего братства, равенства и любви к человеку живо осознавались лучшими русскими умами той эпохи. Противопоставление русской культуры XVI столетия западноевропейской находим у Курбского. Мысленно обращаясь к великим странам Востока и Запада, Курбский образно рисует их гибель. На Востоке исчезли страны и народы - Индия и Эфиопия, Египет, Ливия и Александрия, Сирия и Палестина, Сербия, Болгария и Константинополь. «И паки обратим зрительное души к западным странам и посмотрим опасне мыслию: где Рим державный, в нем же Петра апостола наместники, древние папа пожиша? Где Италия, от самых апостол благо-верием украшена? Где Испания славная?.. где Медиолам?.. где Карфаген? где Германия великая?.. Возрим днесь мысленне: где сия вся? не вси ли в различные ереси разлияшася?» (19, с. 392-393). Курбский обращается к западноевропейцам со следующими словами, в которых он дает характеристику состояния современной ему западноевропейской культуры: «...кто возбраняет вас отоврещися учения и неподобного мудрования развращенных нынешних пап ваших, нечистым и свинским жительством живущих, о их же зле жительстве смрадном и сами послушествуете и вашего прелестника новоявленного Лютора, в самыя последняя лета явишася волка суща и в кожю овчию оболченна и от супротивного духа на люди божия пущенная, яко воистинну предтечю антихристова, иже ему делы своими сладко и удобно предпутие являя» (19, с. 372). Курбский сознательно и отчетливо противопоставлял Западной Европе Россию XVI века. Курбский напоминает о внешнем процветании Западной Европы, соединившемся с утерей «правой веры», т.е., говоря нашим языком, того чувства связи с космическим, которым жили наши предки в XVI столетии и которое в Западной Европе исчезало по мере развития в XIV-XV веках буржуазии и одностороннего индивидуализма, сопровождавшегося отрывом личности от целого и отвлеченным замыканием индивидуальности в кругу собственных эгоистических интересов и интересов своей семьи. Западной Европе Курбский противопоставляет Россию. «Мы ж убогие, от древних родов мало и познаваемые, во едином угле вселенныя живуще, и на последок века благодатию христовою не от дел призвани, ни от добродетели Познани, но от неизмеримого его благодатного человеколюбия призвани быхом в его достояние, яко же ему обычаи бе искони человеческому роду даром премногое молосердие простирати. И днесь в какую высоту достигохом? Книги от божия параклита (т.е. духа) написанны, ветхие и новые, своим языком имуще; епискупи по великим властем седяще, всяким преизобилием полни суще, в церквах мног мир имуще. И аще бы хотели учити священному учению, ни от кого же нигде возбраняеми. И вся земля наша Русская от края и до края, яко пщеница чиста, верою божию обретается; храми божий на лицы ея подобии частостию звезд небесных водруженны; множество монастырей создани, имже несть числа-кто весть? - в них же бесчисленное множество преподобных мнихов водворяются. Цари и князи во православной вере от древних родов и поднесь от превышнего помазуются на правление суда и на заступление от врагов чювственных. Со Иеремием рещи милосердие господне должно есть: земля наша наполнена веры божия и преизобилует, яко же вода морская. Что воздам господеви, еже воздал нам? Кто не подивится, и кто от радости не восплачет, и кто не возблагодарит несказанные его и безчисленныя милосердия щедрот к нашему языку?» (19, с. 393-394).

Очень важно выяснить, что казалось русскому человеку той эпохи таким чуждым в культуре современной ему Западной Европы.

Простота, реализм, близость к природе и непосредственная естественность мыслей и чувств - вот что русский человек XVI века справедливо ценил в самом себе и что сближало его с непосредственным реализмом народного взгляда на мир. В одной древнерусской рукописи говорится: «Братие, не высокомудрствуйте, но во смирении пребывайте, по сему же и прочая разумеваите» (23, с. 46). Филофей любил повторять, что он «...сельской человек, учился буквам, а еллинскых борзостей не текох, а риторских астроном не читах, ни с мудрыми философы в беседе не бывал...» (23, с. 44). Или уверял: «...я человек сельской и невежа в премудрости, не во Афинех родился, ни у мудрых философ учился, ни с мудрыми философы в беседе не бывал; учился есмь книгам благодатнаго закона, чим бы моя грешная душа спасти и избавитися вечного мучения» (23, с. 44).

Среди этих простых «сельских» русских людей XVI века, не бывавших в Афинах и не учившихся у «хитрых» учителей, были мудрые философы, глубоко понимавшие своеобразие русского мировоззрения. Вот характеристика отрицательного, с точки зрения русского человека того времени, типа западноевропейца: «... и абие нич-тоже разсудив или умыслив благая о себе, яко философ, но яко не ведый добрая и злая, небесная и земная и смертную суету, возлюби гостебное (от слова «гость» - купец) житие, тление века сего пустошнаго, а будущаго нетления и живота и безсмертия и раю и муки не помянув, яко философ, но вся сия в забвение положив, яко нефило-соф, и здешнее земное наслаждение возлюбив и мимотекущее мечтание света сего, лесть не храбомудрства, но яко буй урод, ничтоже смысля в дуще своей» (23, с. 28). По справедливому определению русских людей XVI века, западноевропеец эпохи Ренессанса отличался от русского тем, что он занят был сегодняшним днем и главную цель своего существования видел в устройстве своего личного благополучия. Русский человек XVI столетия, напротив, был гораздо теснее связан с общественным коллективом и гораздо больше ему подчинен. Его жизнь была подчинена космическому плану, как он его себе представлял. Это светлое будущее, проникнутое идеалами равенства, братства и любви, рисовалось ему в религиозных образах. В этой религиозной оболочке отчетливо выступает чисто человеческое содержание: «Оне (т.е. западноевропейцы) просят сесветное житие, а мы угожаем на будущее житие» (25, с. 169).

Иван Грозный думал во время Ливонской войны о том, чтобы постепенно начать внедрять правую, с его точки зрения, веру в Западную Европу силою оружия. Когда была взята Казань, Сильвестр в 1553 году отправил послание к казанскому наместнику Горбатому-Шуйскому, в котором он высказал мысль, что Россия призвана сделать причастниками царства Христова те народы, которые промыслом божиим передаются в ее руки. Еще Филофей писал Василию III: «Паче господь поможет ти утра заутра, и наследит тя во всех языцех и одолееши посреде враг твоих и сын света и граженин вышняго Иерусалима наречешися за оправдания си царьского строения милости: всегда бо добре строящим земная даютца небесная» (23, с. 370). В это наследие всех стран и народов мира включали также и западноевропейские народы. Иван Грозный писал Курбскому: «И аще не бы ваше злобесное претыкание было, то бы, за божиею помощию, едва не вся Германия была за православием» (19, с. 83).

Западная Европа находилась, по представлениям русских людей XVI века, на краю гибели, так как она отошла от правой веры. Если бы русские пошли тоже по западноевропейскому пути, по пути латинства, это привело бы их к неминуемой гибели. Это было ясно русским людям уже потому, что греки, по их представлениям, погибли именно потому, что предались латинству на Флорентийском соборе, согласившись на соединение с католичеством. Это еще больше укрепило представление русских людей XVI столетия о Москве - третьем Риме.

Вопрос о сохранении на Руси правой веры приобрел в XV-XVI веках еще гораздо более важное значение в связи с уверенностью русских людей того времени в близкой кончине мира. Эта вера наложила сильнейший отпечаток на всю их жизнь и на все их мировоззрение. Чума XIV века, быстро прокатившаяся по всей Европе и захватившая также и Москву, была принята за грозного предвестника близкой кончины мира, ожидавшейся в связи со значением, которое придавали числу семь, в 1492 году, т.е. в 7000 году от «сотворения мира». В рукописной пасхалии середины XV века под этим годом записано: «...зде страх зде скорбь! Аки в распятии христове сей круг бысть, сие лето и на конце явися, в неже чаем и всемирное твое пришествие» (30, т. 2, с. 67). В XV веке считалось, что не имеет никакого смысла высчитывать пасхалию далее этого года, настолько были уверены, что в этом году должен наступить конец света. Когда страшный год прошел благополучно, начали робко вычислять пасхалию на ближайшие годы (30, т. 2, с. 67). Так, например, новгородский архиепископ Геннадий составил пасхалию только на 70 лет (23, с. 432). После того как в 1492 году не состоялся конец мира, возникло убеждение в том, что конец света должен наступить в течение восьмого тысячелетия. Правда, восьмое тысячелетие, продолжающееся до нашего времени (1492-2492), - срок большой, однако люди XVI века верили в то, что конец мира наступит вскоре после 1492 года. Уверенность в близкой кончине мира разделяли такие выдающиеся люди XVI века, как Курбский, Максим Грек, Вассиан Косой, Зиновий Отенский и другие. Архиепископ Геннадий не переставал видеть в восьмой тысяче лет «образ будущего века» (23, с. 432). В своем предисловии к пасхалии за восьмое тысячелетие митрополит Зосима писал: «смиренный Зосима, митрополит всея Руси, трудолюбно потщався написати пасхалию на осмую тысячу лет, в ней же чаем всемирного пришествия Христова» (23, с. 432). Такой взгляд был общераспространенным: пасхалия Зосимы и предисловие к ней составлены по совету «с архиепископы, и епископы, и архимандриты и всего освященнаго собора русскиа митрополиа» (23, с. 432-433). Курбский прямо призывает: «...воздвигнем главы своя к живущему к превыспренних, отнюду же ждем его, спасителя нашего, яко приближается уже избавление наше... занеже время отмщения есть близ» (19, с. 399-400).

Иван Грозный вспоминает в своей речи на Стоглавом соборе в 1551 году слова апостола Павла в послании к Тимофею о последних временах: «...в последняя дни настанут времена люта. Будут бо чело-вецы самолюбцы, сребролюбцы, а не боголюбцы, предатели, про-дерзливы, возносливи сластолюбцы паче, нежели боголюбцы. И сих отвращайся, якоже Анний и Амврий противистася Моисею тако и сии противятся истине. Безумие бо их яве будет всем» (34, л. 11 об.-л. 12). Эти образы были широко распространены в русском обществе XVI века, их связывали с современной действительностью и с ожиданием конца света. Курбский считает одним из признаков приближения последнего, что в его время имеющие власть и священники льстятся на славу мира сего и грабят народ, идя на погибель, в то время как воины, купцы и земледельцы от этого страдают. «Но горе грабящим и крови проливающим, и милости и суда не имущим во властех своих! Блажени и треблажени претерпевающий различные напасти от таковых, занеже время отмщения есть близ» (19, с. 400). Твердая уверенность в близкой кончине мира была существеннейшим фактором, влиявшим на русскую жизнь XVI столетия. В наши дни трудно себе представить психологию человека, уверенного в том, что он живет накануне гибели мира. Сознание этого не могло не проникнуть во все стороны материальной и духовной жизни русских людей XVI века.

Пример Византии, погибшей (как думали) вследствие того, что она отступила от правой веры, произвел потрясающее впечатление на русских людей XV-XVI веков. Естественным выводом из этого объяснения причин завоевания Византии турками была мысль о возможности гибели всего мира, если бы чистота православия была утеряна во всех странах. Поскольку правая вера, по представлению русских людей XVI века, сохранялась во всем мире только в одной стране - на Руси, - на русский народ, русскую церковь и русского царя ложилась колоссальная ответственность: дальнейшее существование мира зависело от того, что на Руси, в последнем оплоте православия, в третьем Риме, будет сохранена правая вера. Этот ход мысли, напрашивавшийся сам собой, давал глубочайшее, с точки зрения русских людей той эпохи, обоснование всемирно-исторического значения и роли Русского государства. Этот ход мысли порождал практический вывод: так как только русский народ может предотвратить кончину мира, он должен для этого сделать все возможное.

В послании новгородского архиепископа Феодосия к Ивану Грозному прямо говорится, что русский царь правит кораблем всемирной жизни (23,с. 741). При этом Русское государство понималось как многонациональное в XVI веке, еще задолго до взятия Казани и связанного с ним превращения Русского государства в многонациональное.

Так, например, Филофей в своем послании псковичам по случаю морового поветрия в начале 20-х годов XVI столетия употребляет выражение «христианския многонародныя люди» (23, с. 221). Всемирно-историческое значение Русского государства как носителя правильного христианского учения (в противоположность к искажению христианского учения в Западной Европе) открывало, по представлению русских людей того времени, возможность приобщения к Руси всех остальных народов мира. По взгляду Филофея, на русском царе лежит тяжелая ответственность за судьбу вверенного ему божеством государства, так как он является царем исключительного богоизбранного царства; оно является последним земным царством, носителем и хранителем истинного православия; в зависимости от того, насколько чистым будет в Русском царстве сохранено истинное православие, бытие вселенной будет продлено или сокращено божеством.

Многие деяния русского правительства; церкви и царя были вызваны в XVI веке сознанием всемирно-исторического значения России. Особенно характерный пример - составление Четьих-Миней (1529-1552 годы; работа над ними продолжалась и дальше).

Аналогичным деянием в другой области было сооружение Покровского собора. В величественной и монументальной группе его столпов заключен призыв к укреплению и обновлению истинной веры, к утверждению поисшатавшихся в предыдущие десятилетия распространения еретических учений столпов православия. Как главный храм Москвы, Руси и всего православного мира, Покровский собор внедрял в широкие массы русского народа и «многонародных христианских людей» идею сохранения в чистоте и незыблемости единственного возможного «истинного» мировоззрения. Покровский собор в камне создан «...на утвержение истинныя православныя хрестьанския веры: дабы утвержена была и непоколебима в роды и роды и на веки» (34, л. 5 об.). Так была понята Иваном Грозным главная задача Стоглавого собора 1551 года. После того как Стоглавый собор утвердил, как думали люди XVI века, истинное православие своими постановлениями, это утверждение основ русского мировоззрения того времени получило всенародное воплощение в камне в виде господствовавшего над Москвой и страной Покровского собора.

Покровский собор представляет собой не только памятник утверждения православия, лежавшего, по убеждению русских людей XVI века, в основе победы над неверными в Казани; он представляет собой не только всенародный призыв к незыблемому утверждению правильного мировоззрения; архитектура Покровского собора является, кроме того, грандиозным магическим знаком, назначение которого состояло в том, чтобы предотвратить кончину мира.